Война и Зрелище

Оркестровка войны в Персидском заливе стала ярким свидетельством того, что ситуационисты называли зрелищем — развития современного общества до такой степени, что образы начинают править жизнью. Пиаровская компания была не менее важна, чем военная. Вопросом стратегического значения стало то, как та или иная тактика будет выглядеть в СМИ. Не важно было действительно ли бомбардировки были «точечными» постольку поскольку точечным было их отображение; если жертв не было видно, значит их не существовало. «Эффект Нинтендо» сработал так хорошо, что генералам в эйфории пришлось принимать меры предосторожности против излишней общественной эйфории, которая затем могла дать обратный эффект. Интервью с солдатами в пустыне показало, что, как и все остальные, они почти полностью зависели от СМИ, рассказывавших им о том, что происходит. Господство образа над реальностью почувствовали все. Большое количество отбражения состояло из отображения отображения. Само зрелище показывало поверхностные дебаты на новом уровне мгновенной глобальной театрализованности и её воздействия на зрителя.

Капитализм девятнадцатого века отчуждал людей от самих себя и друг от друга отчуждая от них продукты их собственной деятельности. Это отчуждение усилилось по мере того, как эти продукты стали «продукцией» которую мы пассивно созерцаем. Власть СМИ – это лишь самое явное проявление этого развития; по большому счёту зрелищем стало всё от искусства до политиков, которые стали автономным представлением о жизни. «Зрелище – это не собрание образов; это социальные отношения между людьми опосредованные образами» (Дебор, Общество зрелища).

Помимо прибылей от производства оружия, контроля за нефтью, международной борьбы за власть и прочих факторов, обсуждавшихся настолько широко, что здесь в этом нет необходимости, война стала следствием противоречия между двумя основными формами общества зрелища. В рассеяном зрелище люди теряются в разнообразии соперничающих зрелищ, товаров, стилей и идеологий, представленных для их потребления. Рассеянное зрелище возникает в обществах псевдоизобилия (Америка является прототипом и неоспоримым лидером в производстве зрелищ, несмотря на свой упадок в иных отношениях); но оно также транслируется на менее развитые регионы — будучи одним из основных средств господства над ними. Режим Саддама является примером конкурирующего с ним сконцентрированного зрелища, в котором люди вынуждены отождествлять себя с вездесущим образом тоталитарного лидера в качестве компенсации за то, что они практически лишены всего остального. Эта концентрация образа обычно связывается с соответствующей концентрацией экономической власти, с государственным капитализмом, в котором само государство становится единственным, владеющим всем капиталистом (классическими примерами являются Россия Сталина и Китай Мао); но она может также импортироваться в смешанные экономики Третьего Мира (такие как Ирак Саддама) или даже, во времена кризиса, в высокоразвитую экономику (как Германия Гитлера). Однако большей частью сконцентрированное зрелище является сырым временным средством для регионов, всё ещё неспособных поддерживать разнообразие иллюзий рассеянного зрелища и в конце концов уступает последней, более гибкой форме (как это случилось в Восточной Европе и СССР). В то же время рассеянная форма обладает тенденцией к интеграции отдельных признаков сконцентрированной.

Война в Персидском заливе обнажила это сближение. Закрытый мир сконцентрированного зрелища Саддама растворился под глобальными прожекторами рассеянного зрелища; в то время как последнее использовало войну в качестве предлога и испытательной площадки для применения типичных «сконцентрированных» методов контроля — цензуры, оркестровки патриотизма, подавления несогласных. Но СМИ настолько монополизированы, вездесущи (несмотря на стандартное ворчание) и подчинены политике истеблишмента, что открыто репрессивные меры едва ли были нужны. Зрители, находясь под впечатлением, что они выражают свои собственные взгляды, повторяли расхожие фразы как попугаи и обсуждали псевдопроблемы, внушаемые им СМИ день за днём, и как в любом другом зрелищном спорте лояльно «болели» за отечественную команду в пустыне аплодируя ей.

Этот контроль СМИ был усилен собственной внутренней обусловленностью зрителей. Будучи социально и психологически подавленными, люди притягиваются к зрелищу жестокого конфликта, позволяющего их накопленным разочарованиям взорваться в социально приемлемых оргазмах коллективной гордости и ненависти. Лишённые каких-либо достижений в своей работе и отдыхе, они в виде искупления участвуют в военных предприятиях, обладающих реальными и бесспорными эффектами. Испытывая недостаток в искренней общности, они вдохновляются общей целью, хотя бы она и сводилась к войне против общего врага и злобно реагируют против всех, кто противоречит образу патриотического единодушия. Жизнь индивида может быть фарсом, общество может распадаться, но любые трудности и неопределённость на время забываются в самоуверенности, происходящей из самоотождествления с государством.

Война является правдивейшим выражением государства и самым мощным средством его укрепления. Точно так же как капитализм должен создавать искусственную потребность в своих всё более бесполезных товарах, государство должно постоянно создавать искусственные конфликты интересов, требующие его насильственного вмешательства. Тот факт, что государство иногда предоставляет некоторые «социальные услуги» явно маскирует его фундаменталньую натуру протекционистского рэкета. Когда два государства начинают войну, в результате каждое из них словно бы ведёт войну против своего народа — который затем облагается налогами на ведение войны. Война в Персидском заливе стала самым грубым примером этого: несколько государств поспешно продали оружия на миллиарды долларов другому государству, затем поубивали сотни тысяч солдат и гражданского населения во имя нейтрализации его опасно большого арсенала. Мультинациональные корпорации, владеющие этими государствами теперь заработают ещё миллиарды долларов вновь пополняя арсеналы и восстанавливая страны, порушенные ими.

Что бы ни случилось на Ближнем Востоке в сложный послевоенный период, одна вещь произойдёт наверняка: Первой целью всех государств или потенциальных государств, поверх всех их конфликтующих интересов, будет подавление или кооптирование любых истинно радикальных народных движений. В этом вопросе Буш и Саддам, Мубарак и Рафсанджани, Шамир и Арафат – все являются партнёрами. Американское правительство, набожно утверждавшее, что его война велась «не против иракского народа, а только против их бесчеловечного диктатора» теперь дало Саддаму ещё один «зелёный свет»: на бойню и пытки храбро восставших против него иракцев. Американские чиновники открыто признают, что предпочитают продолжение военно-полицейского правления в Ираке (с Саддамом или без него) любой форме демократического самоуправления, которое могло бы «дестабилизировать» регион — т.e., которое могло бы вдохновить соседние народы на схожие бунты против их собственных правителей.

В Америке «успех» отвлёк внимание от острых социальных проблем, которые система неспособна разрешить, усиливая власть милитаристского истеблишмента и самодовольство патриотичных зрителей. В то время как последние заняты созерцанием военных перестановок и экзальтацией на военных парадах, самый интересный вопрос заключается в том, что случится с теми, кто видел изнанку шоу.

* * *

Наиболее значительными моментами в движении против войны в Персидском заливе были его спонтанность и разнообразие. В течение нескольких дней сотни тысяч людей по всей стране, большинство из которых никогда до этого не были на демонстрациях, приняли участие в вахтах, блокадах, диспутах и во всяческих других акциях. К февралю коалиции созвавшие огромные январские марши — некоторые фракции которых стремились к работе над «массовым единством» под их собственным бюрократическим руководством — осознали, что движение вышло далеко за рамки возможной централизации или контроля и согласились оставить основной импульс местным рядовым инициативам. Большинство участников уже считало моментами единства большие марши, оставаясь более или менее равнодушными к официально ответственным коалициям (часто даже не останавливаясь послушать обычные напыщенные речи). Реальное взаимодествие происходило не между сценой и аудиторией, но между индивидами, несущими самодельные плакаты, раздавая свои собственные листовки, играя свою музыку, устраивая свои уличные представления, обсуждая свои идеи с друзьями и незнакомцами, обнаруживая смысл общности перед лицом безумия.

Если эти люди станут цифрами, если они позволят превратить себя в количество с наименьшим общим знаменателем, уныло собирающее голоса в пользу какого-либо «радикального» политика, который в любом случае продаст их, и подписи в поддержку «прогрессивных» законов, которые не принесут ощутимых результатов по их принятии, создающее «органы» для демонстраций, количество которых всё равно будет занижено или проигнорировано прессой – это будет печальной растратой духа. Если они хотят свергнуть иерархическую систему, они должны отвергнуть иерархию в собственных методах и отношениях. Если они хотят нарушить ступор, внушённый им зрелищем, они должны использовать собственное воображение. Если они хотят побудить других к действию, они сами должны экспериментировать.

Те, кто понял суть войны осознали, если они уже не осознавали, как сильно СМИ искажают реальность. Личное участие оживило это осознание. Принять участие в многотысячном марше мира и затем увидеть, что ему уделяется одинаковое время в новостях с демонстрацией нескольких человек за войну озаряет — это свидетельствует о причудливой нереальности зрелища, ставя под вопрос адекватность тактики, основанной на коммуникации радикальных взглядов посредством СМИ. Даже когда война всё ещё продолжалась, манифестантам пришлось уделять время этим вопросам и в многочисленных дискуссиях и на симпозиумах по «войне и СМИ» они дали анализ не только откровенной лжи и явного замалчивания, но и более утончённых методов искажения реальности СМИ — использования лозунгов с эмоциональной нагрузкой; изолирования событий от их исторического контекста; ограничения дебатов лишь «ответственными» опциями; банализации диссидентских взглядов; персонификации сложных феноменов реальности (Саддам = Ирак); опредмечивания людей («побочные потери»); и т.д. Этот анализ продолжается и порождает целую индустрию статей, лекций и книг, изучающих все аспекты фальсификации СМИ.

Самые наивные считают фальсификации простыми ошибками или предрассудками, которые могут быть исправлены если достаточное количество людей из аудитории позвонит или пожалуется, или как-то ещё окажет давление на СМИ, чтобы те представляли более широкий спектр мнений. Наиболее радикальным действием в подобной перспективе становится ограниченная, но многообещающая тактика пикетирования отдельных СМИ.

Другие, осознавая, что СМИ служат интересам тех, кто владеет государством и экономикой, и поэтому неизбежно будут представлять эти интересы, сконцентрируются на распространении замалчиваемой информации через различные альтернативные СМИ. Но избыток сенсационной информации, постоянно транслируемой зрелищем настолько смертоносен, что обличение очередной лжи, или скандала, или жестокости редко ведёт к чему-либо кроме повышения депрессии и цинизма.

Третьи попытаются прорваться сквозь апатию принимая манипулятивные методы пропаганды и рекламы. Считается, что антивоенный фильм, например, обладает более «сильным» эффектом, если он демонстрирует целый поток ужасов войны. Действительный подсознательный эффект от такого потока будет в пользу войны — быть пойманным в непреодолимый поток хаоса и насилия (пока оно удобно касается других) как раз возбуждает желание войны у отупевших зрителей. Перенасыщение людей быстрой сменой провоцирующих эмоции образов лишь утверждает их в привычном чувстве беспомощности перед лицом мира, находящегося вне их контроля. Зрители с тридцатисекундными промежутками внимания могут быть загнаны в шок моментального антивоенного отвращения картинами горящих от напалма младенцев, но их точно так же можно загнать в фашистскую истерию на следующий день при помощи других образов — пожигателей флага, к примеру.

Вне зависимости от своих показных радикальных заявлений, альтернативные СМИ в общем воспроизводят господствующие отношения между зрелищем и зрителем. А эти отношения стОит подрывать — бросая вызов условиям в которых люди поддаются манипуляциям СМИ в первую очередь. В конечном итоге это означает бросать вызов социальной организации, производящей эти условия, превращающей людей в зрителей сфабрикованных приключений, чтобы не дать им творить свои собственные.

БЮРО ОБЩЕИЗВЕСТНЫХ СЕКРЕТОВ
3 Апреля 1991 г.